Недавно в издательстве «Колибри» вышла новая книга рассказов Романа Сенчина «Изобилие». Издательская Группа «Азбука-Аттикус» предоставила Переменам возможность опубликовать из этого сборника три рассказа, на наш выбор. Начинаем с рассказа «Пакет с картинкой», через неделю — еще один рассказ, и потом — еще один.

Изобилие: Рассказы / Роман Сенчин. — М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. — 224 с.

ПАКЕТ С КАРТИНКОЙ

1.

Как все жуткое и необъяснимое, это началось резко, сразу, внезапно, словно чьи-то крепкие руки схватили меня, куда-то поволокли, и понятно, что уже не отпустят, не бросят, что сопротивляться бесполезно.

У меня были две обязанности по дому: выносить мусор и покупать хлеб. Ведро в тумбочке под кухонной раковиной должно быть пустым и чистым, а в хлебнице должны лежать свежий батон и буханка дарницкого. В тот день я, как всегда после уроков, зашел в наш гастроном и купил хлеб. Купил и обычный целлофановый пакет. Помню, что еще поругал себя, что не взял утром пакет из дома.

Дома я выложил покупки из пакета, а его повесил на крючок, где обычно висели пакеты, старенькая авоська, а рядом с ними полотенца для рук и посуды. И, вешая пакет, я мельком посмотрел на картинку на нем. На первый взгляд картинка обычная, с обеих сторон одинаковая. Изображена была женщина, не очень молодая, но симпатичная женщина с крашенными в нежный желтый цвет волосами. На женщине легкое фиолетовое платье, открывающее руки, ноги, грудь; оно больше похоже на кусок ткани, чем на настоящее платье. Женщина сидит на деревянной пятнистой лошадке, в руках два бокала с золотистым вином; она смеется. Белые крупные зубы, не по годам пухлое, гладкое личико. Ярко-черные глаза игриво прищурены. Симпатичная, обаятельная, но, в общем, обыкновенная натурщица для такого рода снимков — для плакатов, рекламок, журнальчиков, какие продаются у нас у входа в метро. А рядом — мужчина в белой рубашке с бабочкой, этакий ловелас итальянского типа. Волосы до плеч, недельная щетина, сдержанная улыбка. Он что-то такое сказал женщине, она засмеялась.

2.

Я аккуратный и ответственный человек. Я не заигрываюсь, как большинство моих сверстников, допоздна, не курю, не прогуливаю уроки; у меня есть подруга, Алена, умная и милая девочка. Мы проводим время у нее или у меня дома, иногда ходим в кино или на спектакли либо просто гуляем. Учусь я ровно, без особых провалов, но и без взлетов, по гуманитарным предметам у меня в основном пятерки, а по математическим, по физике, химии — твердые четверки.

Был вечер. Я сидел за столом, готовил домашние задания. Мягкий свет настольной лампы настраивал на спокойствие и размеренность; день позади был хороший, спокойный. После школы мы с Аленой часа два гуляли по парку, разговаривали о недавно прочитанных книгах, она собирала красивые листочки с облетающих деревьев, я помогал ей. Потом проводил ее, вернулся домой. Поиграл на компьютере в «Цивилизацию». Поужинал с родителями, потом они стали смотреть телевизор, а я сел за уроки.

Начал со сложного — с физики. На дом задали семнадцатый параграф: «Инерция».

— «Повседневный наш опыт показывает, что скорость тела может измениться при действии на него другого тела. Например, лежащий на земле мяч начнет двигаться только тогда, когда на него налетит другой мяч или по нему ударят ногой», — стал читать я шепотом, как с детства приучил меня папа, чтобы лучше запомнилось.

Так прочитал все две страницы про инерцию, после чего стал отвечать на вопросы, стоящие в конце пара графа.

— Приведите примеры, показывающие, что скорость движения тела меняется под действием другого тела, — велел я себе, задумался и почувствовал, что ничего не запомнил из прочитанного.

Прочитал параграф еще раз, но, читая, замечал, что читаю будто не я, мои мысли были совсем о другом, даже и непонятно, о чем именно, просто — о другом.

«Ладно, вернусь к инерции позже», — решил я и отложил физику, подтянул к себе другой учебник — по истории Отечества.

«А почему мяч начнет двигаться только тогда, когда на него налетит другой предмет? — возник вдруг вопрос. — А если ветер сильный подует или землетрясение?.. Это ведь не предметы». Но я отогнал его — не время было ломать голову.

Тема по истории была интересная: «Народные восстания в царствование Алексея Михайловича». В начале учебного года я уже читал этот учебник от корки до корки, знал назубок и про Медный бунт, и про Разина, а теперь еще раз с удовольствием стал перечитывать. Но после нескольких строк сделалось скучно, я решил ограничиться повторением дат.

— Медный бунт — июль 1662 года, — сказал я и сверился с хронологической таблицей, оказалось правильно.

— Восстание под предводительством Степана Разина — 1670–1671 годы.

Я заглянул в учебник, чтобы проверить, и тут ярко и четко, ослепительно, как будто светясь изнутри, мелькнула там, на испещренных цифрами и буковками страницах, та картинка — с пакета. Я на мгновение зажмурился, потом открыл глаза. Страницы были прежними, но картинка оказалась в моей голове. И с той минуты она больше не оставляла меня в покое. Меня словно схватили чьи-то крепкие руки, сжали и поволокли. Куда? В меня будто кто-то вселился и начинал бороться со мной настоящим. Мне стало страшно, жутко и интересно.

Я закрыл учебник и встал. Пошел на кухню. Проходя через зал, взглянул на родителей. Они сидели в креслах и смотрели фильм.

Мама оторвалась от экрана, поймала мой взгляд, спросила:

— Что-то случилось?

— Нет, ничего… — пожал я плечами и тут почувствовал, что, оказывается, взволнован.

— Ты бледный. Ложись-ка спать, сынок. Уроки сделал?

— Да, — соврал я.

Осторожно, стараясь не шуршать, я снял пакет с крючка, свернул его и сунул под резинку трико. Прикрыл сверху футболкой. Потом включил воду, звякнул чашками, делая вид, что пью.

Я пожелал родителям спокойной ночи, закрылся в комнате. Долго рассматривал картинку, сначала с одной стороны пакета, затем с другой. То мне казалось, что обе они совершенно одинаковы, то находил в них различия, малозаметные и сомнительные, но тут же терял их и не мог найти снова.

Я забыл обо всем, так увлекся. Что меня заставляло смотреть и смотреть, не понимаю; у меня в потайном ящике стола лежало несколько номеров «Искушения» с красивыми обнаженными женщинами, откровенными и возбуждающими, но сейчас, на этой картинке, я желал найти другое. Не возбуждения, не сладостных фантазий, а тайны. Я чувствовал тайну. У меня было ощущение, до странности, до озноба сильное, что они, этот мужчина с бабочкой и женщина на лошадке, они сейчас оживут, шевельнутся, увидят меня. Стоит только правильно расправить целлофан пакета. И женщина подмигнет мне и опять повернется к другу, подаст наконец ему бокал с вином, они звонко чокнутся и выпьют, заговорят, будут смеяться. Я ждал. Всматривался в их лица и ждал — вот-вот, вот сейчас…

3.

Я отсидел все шесть уроков как на иголках. Повезло, что меня не спросили, я ничего не выучил. Точнее — не помнил. Но не это тревожило, не страх получить плохую оценку — меня снова тянуло увидеть картинку на пакете, тянуло неотступно, каждую секунду, тянуло болезненно. Я жалел, что не взял пакет с собой.

После уроков я побежал домой, достал пакет, сел на тахту и стал смотреть. Я ждал того же, чего ждал вчера вечером. Я не чувствовал голода, забыл об Алене, об обязанности купить свежий хлеб, о заданиях на дом.

Непонятная сила сжала мой мозг, убила, сожгла все, кроме картинки. Даже не глядя на нее, я видел улыбающегося ловеласа, женщину в легком фиолетовом платье; каждый ее ослепительно белый зуб, ее яркие сочные губы…

Сон мой был зыбким, я дрожал, будто у меня была высокая температура; я видел все одно и то же — застывшую картинку — и во сне ждал, ждал, что вот сейчас, сейчас она оживет.

Дни и ночи слились в одно — в ожидание. Это стало для меня жизнью, а другая, та, прошлая, реальная жизнь — лишним грузом, тяжелой обузой.
Я стал получать плохие оценки, учителя делали мне замечания, что я шуршу на уроках, отвлекаюсь, веду себя неспокойно. Родители тоже были недовольны — я перестал выполнять обязанности по дому.

На четвертый день моего нового состояния позвонила Алена. Мы учились в разных школах, жили далеко.

— Почему ты не приходишь? Даже не звонишь?

— М-м… — Я не знал, что сказать. — Извини…

— Ты заболел?

— Нет, — ответил я, но тут же спохватился, соврал: — Да, простудился.

— Бедненький! А почему ты не позвонил, не сказал? Я же волнуюсь…

Я молчал, я не знал, что сказать, мне было неинтересно, не о чем с ней говорить. Я пытался вспомнить Алену, но вместо нее была пустота, бесцветное пятно, и вот оно постепенно стало окрашиваться, но превращалось в смеющуюся женщину на пятнистой деревянной лошадке с бокалами в прекрасных руках.

— Алена, прости… я тебе завтра позвоню, — промямлил я, борясь с желанием просто положить трубку. — Ладно?

— Хорошо. — Голос ее стал обиженно-недоуменным. — Выздоравливай.

4.

С каждой страшной и волшебной ночью в полубреду, с каждым днем ожидания меня утягивало все дальше. Родители забеспокоились. Как-то вечером они вошли в мою комнату (я тут же сделал вид, что кладу в пакет кеды для завтрашней физкультуры), стали выяснять, что со мной. Я не мог ничего ответить, молчал, повесив голову.

Наконец папа спросил:

— А как у вас с Аленой отношения?

Я ухватился за эту нить, пожал плечами:

— Так… ничего, — давая понять, что отношения не очень хорошие.

— Что, поругались?

— Н-ну… так…

— Не переживай, помиритесь. — Папа потрепал меня по голове. — Но запускать из-за этого учебу нельзя.Что это: за последнюю неделю — четыре двойки. Такого, кажется, еще не бывало.

— Да, — согласился я виновато, но ожидал одного — когда родители уйдут.

Все выходные я провел дома. Снова позвонила Алена, и я не смог с ней говорить. Она бросила трубку.

В понедельник после уроков я зашел в гастроном с намерением купить хлеба, но вместо этого купил на все деньги пакетов с моей картинкой. Стало больно, когда я увидел их на прилавке; что-то вроде ревности шевелилось во мне, щипало, когда я замечал их в руках чужих, равнодушных людей набитыми чем-то тяже лым и жирным. Я решил спасти хотя бы несколько этих пакетов, несколько ставших родными мне женщин и мужчин.

Придя домой, я долго перебирал пакеты-близнецы, но они казались разными, как одинаково одетые, одинаково подстриженные люди, одинакового роста, но, если приглядеться, — каждый по-своему неповторим и прекрасен.

На другой день я потратил все свои сбережения и все деньги, выданные на хлеб до конца месяца. Купил шестьдесят восемь пакетов, спрятал в шкаф, под зимнюю одежду. Каждые несколько минут я проверял, там ли они; мне становилось все тревожнее, казалось, что я слышу из шкафа игривые перешептывания, тихий, ласковый, зовущий смех.

В тот вечер я готов был раскрыть свою тайну родителям, хотел побежать к ним и просить защиты, удивляться и стыдить себя, что я — тринадцатилетний парень, мог увлечься такой чепухой. Я готов был очнуться. Но тяжелая волна дремы накатила, придавила меня, и, не раздеваясь, не гася настольную лампу, я лег на тахту. Какое-то время — то ли несколько минут, то ли секунд — я боролся со сном, предчувствуя, что спать мне нельзя.

5.

Меня будто что-то встряхнуло, я широко раскрыл глаза, на минуту ослеп от яркого света. Проморгался, привык и вот увидел в залитой солнцем комнате женщину, ту самую женщину в фиолетовом платье с нежно-желтыми волосами. Она стояла, положив щиколотку правой ноги на спину деревянной лошадки, и подтягивала чулок; фиолетовая туфелька с тонким каблуком поблескивала и переливалась в лучах весеннего солнца.

Она… она ожила! Все-таки она живая. Настоящая…

Она напевала ласковым голосом, ее прекрасные руки, ее волосы, платье — все стало настоящим, теперь это не плоская картинка на целлофане… Она сняла ногу с лошадки и быстро прошла по комнате, звонко постукивая по полу острыми каблуками. Она остановилась у стола, перебрала какие-то бумаги, почитала и разорвала их.

В дверь позвонили — она побежала открывать.

Я лежал тихо, стараясь не шевелиться. Я не понимал, как произошло, что она оказалась здесь. Или — как я здесь оказался? Я пытался узнать свою комнату, найти знакомые предметы, мебель, книги. Нет, все другое. Лошадка… Но страха во мне не было, скорее были радость и облегчение, что я дождался, увидел живой, настоящей эту женщину, ведь этого я хотел, об этом мечтал все последние дни.

Появился он, с такой же щетиной, и в белой рубашке, при бабочке, и в руках бутылка с золотистым вином. Они — этот мужчина и эта женщина, — они смеялись, они говорили на непонятном мне языке. Он обнимал ее за тонкую талию, а она льнула к нему, выгибая стройное тело.

И тут я решил выдать себя. Захотелось вскочить, засмеяться вместе с ними, прижаться к ним, потрогать, почувствовать. Я был уверен — и они будут рады. Ведь это я, я сделал так, что они ожили. Нужно им рассказать! Хотел вскочить, но не смог. Хотел окликнуть их, но не было голоса. У меня ничего не было! Не было рта, рук, тела. Только глаза и мозг. Я способен был только видеть и думать.

Я пытался пошевелиться, я изо всех сил пытался проснуться. Нет, это не сон. Не сон. Я, наверное, крепко связан. Почему?

Они стояли в двух шагах от меня и ласкались. Неужели они не видят?

Женщина бережно освободилась из объятий мужчины, что-то сказала ему. Он кивнул в ответ и сел на стул, стал открывать вино. Она же собрала со стола обрывки бумаги, направилась ко мне. Сейчас увидит. Сейчас!

Она впихнула обрывки в меня, прямо мне в голову. Потом еще кусочки материи, желтоватые ватки, волосы из расчески, пустой флакончик. Меня тошнило, я сопротивлялся как мог, я расползался, шуршал, задыхался. Я пытался кричать.

Она подхватила меня и понесла. Я оказался легким и мягким, я чувствовал тепло ее красивой руки, я прижимался глазами к ее тонким, чуть влажноватым пальцам.

Наверное, это была кухня, я не успел разглядеть… Женщина сдвинула какую-то крышку, приподняла меня. И сунула в тесное отверстие, которое оказалось под крышкой. Пальцы ее разжались, и я полетел вниз, ударяясь и царапаясь, по темной зловонной трубе.

второй рассказ — здесь.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>